Сергей Гилев: «Мне все время кажется, что я виноват»

О пути от журналиста до актера — в интервью

С Сергеем Гилевым разговаривать легко: он рассказывает о сложных вещах просто и кажется искренним. Бывший журналист, он пришел в актерскую профессию в тридцать два года. За его образами на экране видно серьезную внутреннюю работу, хотя сам он это отрицает и вообще оценивает свой успех весьма скромно. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Сергей, учитывая ваш прошлый вид деятельности, медиа относятся к вам лояльно?

— Они, как мне кажется, ко всем лояльны. По крайней мере, я не встречал людей, которых журналисты ненавидят.

— Вы сейчас активно даете интервью, есть моменты, которые вас напрягают?

— Нет. Единственное, мне кажется, что я некоторые вещи уже сто раз рассказывал, а меня все равно об этом спрашивают. Но, с другой стороны, если человек задает вопрос, наверное, он об этом еще не слышал, читатели или зрители тоже. У каждого медиа своя аудитория, почему бы и нет. Наверное, надо перестраиваться и вести беседу в свою сторону. Единственное, я не знаю, куда мне надо, потому что мне никуда и не надо. Я бы лучше валялся в кровати, смотрел кино и пил чай с малиной.

— И только долг (кстати, перед чем) заставил вас сюда прийти?

— Знаете, это как со здоровьем — все в порядке, хорошо, и вдруг просыпаешься с мыслью, что надо подумать о будущем — о старении, пенсии. Так же и здесь — понимаешь, что актерство можно как-­то по-­умному выстраивать. А для этого в том числе надо давать интервью, чтобы люди знали, кто я такой. Таким образом растет аудитория и становится больше возможностей и предложений, а это ведет к более комфортной жизни. Так кажется.

— Бывший начальник Юрий Дудь пока не звал вас на интервью?

— Нет, я думаю, ему это не надо. Я вообще заметил, что он гораздо реже стал снимать свои программы. Видимо, у него есть какой-­то план.

— Как бывшие коллеги восприняли ваш поворот в сторону актерской профессии?

— Все говорят: чувак, ты молодец, продолжай. Завтра встречаюсь с ребятами со спортса. (Sport.ru — Прим. авт.). Так что никто не забыт.

— Вы как-­то сказали в интервью, что «много в жизни прозябали, ничего не делали». Сейчас чувствуете себя счастливее, гармоничнее?

— Я всегда был доволен и пытался сделать так, чтобы заработать как можно больше денег и отдыхать. Но это не очень хорошо получается. Сейчас я чуть больше радуюсь работе. Не то чтобы я не радовался старой, она тоже была любимая, но за пятнадцать лет немного надоела. Правда, отдыха больше не стало, да и обстановка не располагает к путешествиям.

— Восприятие актерской профессии, когда вы смотрели на нее извне, и сейчас, находясь внутри, изменилось?

— Раньше мне это казалось недосягаемым, я думал, невозможно оказаться среди этих людей. Но вдруг — я здесь. Чудо, везение. Еще у меня было ощущение, что у актеров гораздо больше свободного времени. Снялся в каком-­то проекте — и отдыхаешь. У меня каждый день чем-­то занят, пусть даже мелкими вещами. Сейчас у меня интервью, потом я встречаюсь с друзьями, которые тоже актеры, и с ними будет интересно обсудить завтрашние пробы. Все то время, пока я не работаю, я думаю о каких-­то пробах или о суперважной сцене, как ее сыграть, какой-­то текст держится в голове. Мы уже три месяца снимаем один сериал. И там есть одна страшная сцена, в том смысле, что сложная. Как ее сыграть, пока не понимаю. Так и живу со страхом. Наверное, я еще не научился правильно планировать свое время. Смотрю на коллег, которые делают гораздо больше, чем я. Некоторые помимо того, что снимаются, еще и что-­то пишут, и сами снимают, и продюсируют. Какие они сильные, смелые, выносливые. Молодцы! А я за полтора года даже не сел порисовать.

— Если взять десятибалльную шкалу успеха, вы где, по своему ощущению?

— На цифре два. Что-­то уже началось, но пока еще не вышли фильмы и сериалы с такой же классной ролью, как была у меня в «Чиках». Это же странно, если через двадцать лет окажется, что это лучшее, что я сыграл. И обидно, наверное, не знаю. А может, через двадцать лет мне уже будет все равно.

— Роль в «Чиках», наверное, легла на вас внутренне?

— Нет, просто там все было сделано очень технично. Ты молчишь, смотришь — все. О чем ты в это время думаешь, никого не волнует, — о бабочках или о том, что нужно купить шерстяные носки в городе Прохладном на рынке. Бабушки продают их за сто руб­лей. И орехи грецкие, можно сказать, под ногами валяются, а в Москве они стоят три тысячи. А я их люблю. Стоишь и думаешь об этом — а потом фразу скажешь какую-нибудь. Вот и роль, просто она идеально написана. Я люблю слушать режиссеров, которые знают, чего хотят. А все остальное — это были шуточки, присказки о том, что у меня половина семьи — донские казаки, а другая половина — с севера.

— И дед легендарный, который получил золотую шашку от императора.

— Мне бабушка об этом в детстве рассказывала. И кажется, что мне больше всех. Но у меня плохая память, и я вспоминаю ее истории кусками. Мой двоюродный брат подкинул идею, что, возможно, не все рассказы бабушки были правдивы, некоторые очень напоминают эпизоды из «Тихого Дона». Но я-­то бабушке верю. И про шашку государя-­императора, и про то, как семью раскулачивали, и про то, как дед, спасая коня, полез за ним в прорубь. Простудился и от пневмонии умер. Я все пытался уточнить у двоюродных братьев и сестер, как называлась та станица в Ростовской области, где жили предки. Хотел туда заехать. Напрочь забыл название, а бабушки уже нет, не переспросить.

— И про отца тоже вы в связи с фильмом вспоминали, что был суровый человек, неласковый с вами.

— Какие-­то его интонации, жесты я использовал в работе над ролью Данилы. Отец был хорошим человеком, но пьяным становился недобрым и невеселым. И чем дальше, тем меньше он был трезвым.

— На вас как на ребенка это влияло?

— Конечно. Когда ты не можешь нормально делать уроки, толком не спишь и друзей в гости не пригласить — это нездорово. Неохота так жить. Поэтому я ценю, что сейчас у нас дома тихо, спокойно и уютно.

— К вредным привычкам у вас, наверное, плохое отношение.

— Какой-­то период жизни я пил вино, а сейчас все бросил. Надоело. Неинтересно. Не стоит.

— Герой в сериале «Пассажиры. Последняя любовь на Земле», второй сезон которого выходит на видеосервисе Start, чем-­то близок вам?

— Так он чертов псих! Я по жизни человек замороженный, тихий, люблю полежать, книжки почитать. Мне, чтобы встряхнуться, нужно, чтобы собралась толпа и я зарядился энергией. А там парень очень быстрый, с мгновенной реакцией. И это интересно из себя выжимать. Разнообразие — это хорошо, тем более роль главная, не то что раньше.

— Как считаете, это ваша кармическая заслуга из первого сезона, что так расширили линию вашего героя и сделали его перевозчиком душ?

— Не знаю, я даже не помню, в какой момент это узнал. В первом сезоне мой Кирилл завис между небом и землей, но я не придал этому значения. А потом удивился: как, будет второй сезон и я в главной роли?!

— Как вы ощущали себя в замкнутом пространстве такси?

— Хорошо. Мы очень удачно сняли сцены на улице, когда еще было тепло. А когда перебрались в павильон, сидели в такси, где было даже душновато. Ну и потом — ты не бегаешь целый день, сидишь. Вокруг тебя прекрасные люди. Можно попить чаю.

— Если бы сейчас, не дай бог, что-­то произошло, кого бы вспомнили, у кого прощения попросили? Есть незакрытый гештальт?

— О, какой вопрос. Там же держало людей что-­то серьезное, а я делаю пакости по мелочам. Мне бы пришлось поездить по городам и весям, повидать разных людей, спросить, как сложилась их жизнь.

— Переживаете, когда причиняете кому-­то боль?

— Да. Есть люди, которые все время защищаются, оправдывают себя, мол, те, кого они задели, сами виноваты. Мне, наоборот, кажется, что я виноват. Все время хочется извиняться. И если я что-­то делаю плохое, даже мелочь, мне потом за это стыдно. А если что-­то серьезное, то по полгода-­год мучаюсь. Мне выгодно как можно меньше общаться с людьми, чтобы не обижать их и не переживать из-­за этого.

— Тяжело вам!

— Да, надо просто стать чуть-­чуть умнее. Но я изменился, я уже не такой, как раньше. Я всем об этом говорю, куда бы я ни пришел. И все это знают, соглашаются: да-­да, ты другой. Главное, говорить об этом.

— В «Пассажирах» герой проявил благородство из-­за любви. Как считаете, любовь может вытащить человека из трясины?

— Для кого-­то это работает, для кого-­то нет, все зависит от ситуации и от человека. Что бы я сейчас ни ответил, это будет как цитата под картинкой в Инстаграме, поэтому нет желания. У меня случалось по-­разному. Помню, было плохо, скучно, тоскливо и не хотелось жить. А сейчас я вспоминаю об этом и думаю: какие были хорошие времена, и что я так расстраивался?! Мог хотя бы в путешествие отправиться, мир посмотреть.

— Это, наверное, были какие-­то юношеские влюбленности?

— Нет, я уже старый был, всю жизнь так.

— В интервью вы как-­то сказали, что жена Катя сделала из вас человека.

— Конечно, она же умная. Как хорошо с умными людьми! Можно заниматься глупыми вещами, и они все понимают. Поэтому мы с Катей очень любим находиться вдвоем дома, отдыхать, что-­то читать или смотреть, беседовать.

— Она редактор, то есть у вас близкая сфера деятельности.

— Да, она и пишет сама. Она вообще может что угодно делать. Я ей говорю: делай что угодно. Она так и поступает.

— Вы поженились год назад. В изоляции поняли, что это тот самый человек?

— Мы уже много лет жили вместе. Карантин тогда закончился, кстати. Даже не помню, почему мы вдруг решили пожениться после Нового года, в январе.

— Может, захотелось продолжения праздника?

— Праздник мы тоже особо не делали, позвали пятерых друзей, оставили их веселиться, а сами уехали в лес, в домик отдыхать. Сходили в баню, выпили вина, а через три дня вернулись обратно. Что обидно, мороза не было (а в лесу этого особенно хочется), какая-­то слякоть. А в целом все хорошо.

— Катя сыграла какую-­то роль в том, что стали актером?

— Нет, это все произошло раньше. Но она влияет на меня. Я не могу соглашаться на что-­то, за что мне потом будет стыдно. Она же умная, как я ей буду в глаза смотреть. Я сначала свои ощущения от работы проверяю, а уже потом ей говорю: «Ладно, смотри». Как-­то раз меня спросили: разве можно запрещать что-­то делать взрослому человеку? Отвечаю: нет, но у нас уговор. И сериалы мы не смотрим, пока не выйдут все серии, чтобы я там впечатление не испортил.

— Вам настолько важно и ценно ее мнение?

— Это просто привычка, наверное. Обычно дети очень хотят, чтобы родители пришли на их утренник в детском саду или школе, и очень расстраиваются, когда те не могут. А я, наоборот, никогда не хотел, чтобы они смотрели мои выступления. И сейчас бы с радостью сделал так, чтобы мои друзья и родные не видели мои работы, это просто уходило к каким-­то неведомым зрителям. Чужим не страшно показывать, а своим не хочется — стесняюсь, может. Хотя им вроде бы не стыдно за меня. Что-­то много я говорю про стыд, но так как я к психотерапевтам не хожу и не собираюсь, то, видимо, и не узнаю, в чем тут дело.

— Выяснится, что проблема родом из детства, что там вас недооценили, недолюбили — психологи обычно так говорят.

— Или, наверное, были в детстве какие-­то специальные слова, которые у меня отложились и я их запомнил. Но мне это не мешает, я научился с этим жить.

— Какую роль в работе играет материальный фактор? Случались приступы алчности, когда вы понимали, что проект так себе, но деньги за него платят хорошие?

— Деньги идут, и, кажется, их количество не зависит от качества проекта. Что в хороших, что в не очень хороших — платят одинаково. А предложений пока достаточно, чтобы выбрать. Но проблема в том, что сценарии очень похожи на Руси. Сначала снимали фильмы про танки, в этом году про самолеты и космос. Или про маньяков — прямо гора сценариев. Я даже сам в парочке таких поучаствовал. А повторяться не хочется. Много одинаковых ролей, скучные диалоги. Поэтому, когда встречается нестандартный диалог, оригинальный сценарий, я сразу на это откликаюсь. Но это не гарантирует, что сериал окажется хорошим.

— Вы журналист, могли бы написать сценарий.

— Я не сценарист, этому надо учиться. Я пробовал писать, это было ужасно.

— Бывает, что вы куда-­то едете, смотрите на человека и придумываете про него историю?

— Нет, когда я куда-­то еду, я борюсь с возмущением. Вижу людей, у которых маска болтается на подбородке, ну вот что стоит надеть ее как надо? Я не понимаю, почему на эскалаторе они занимают место слишком близко ко мне. Поэтому теперь я ставлю позади себя сумку. Казалось бы, пандемия должна была приучить нас соблюдать дистанцию. Второй год всем твердят про полтора метра на кассе, но нет.

— А вы плохо себя чувствуете в толпе?

— Нет, просто люди в толпе не очень любят дистанцию, а дистанция — это на самом деле классно. У тебя есть свободное пространство.

— Денег стало больше, появились ли какие-­то новые траты?

— Я думал, что, поскольку я жил на определенную сумму и ощущал себя нормально, все деньги, полученные сверх этого, будут просто оседать, но нет. Видимо, была куча мелочей, на которые я тогда не тратил. А сейчас я немного расслабился. Продуктовый магазин рядом с домом дорогой. И если раньше я покупал продуктов на шестьсот руб­лей или тысячу, то теперь трачу в день три. Что я такое покупаю, как я изменился, почему? Не могу понять.

— А была какая-­то материальная мечта, которую удалось осуществить?

— Нет, все еще не изменилось настолько, чтобы жизнь вышла на новый уровень. Я бы с радостью купил себе дом, но в Москве это дорого. Так что пока я чуть расслабленнее, чем раньше, трачу деньги. А может, их надо копить или куда-­то вкладывать? Как-­то по-­умному ими распорядиться? Но я про это ничего не знаю. Раньше я не оказывался в ситуации, когда в день получения зарплаты еще оставались деньги от предыдущей.

— Вы сказали, что картины не писали полгода, это нехватка времени?

— Я почему-­то не могу собраться, чтобы сесть и начать. Потом уже трудно оторваться. Но я начну. Не зря же я завел Инстаграм, чтобы вешать на страничке новые работы. А то там все старое.

— У вас даже выставка была в Нью-­Йорке. Почувствовали себя настоящим художником?

— Не одна, а уже пять. И я даже что-­то продал. Но у меня на это есть одна фраза: «Я не умею рисовать, но очень люблю». Мне всегда нравилось делать выставку, потому что это мероприятие, как концерт или спектакль. Ты снял помещение, организовал фуршет, пришли старые добрые друзья. Порадовались, пообщались, хорошо провели время. Но этого тоже давно не случалось, уже лет пять.

— А на выставку друзей не страшно приглашать, получается?

— Нет, по поводу своих картинок я вообще не переживаю. Они разноцветные, яркие и хорошо смотрятся на стене в детской комнате или на кухне. Там нарисовано солнышко, собачка — вы просто смотрите на них и радуетесь жизни. У каждой картины есть какая-­то подпись, это ее история.

— Много времени нужно на написание картин?

— Как захочется. В Нью-­Йорк я приехал и нарисовал все на месте за семь дней, все шестьдесят пять картин. Я тогда приболел, слушал «Аукцыон», смотрел на голубое небо, ходил иногда пообедать в «Макдоналдс» на районе — хорошее было время. Хотя денег было меньше. Но, с другой стороны, их хватало, чтобы полететь туда, купить кучу холстов и красок и устроить выставку.

— Нью-­Йорк — это ваш город?

— Да, я бы с радостью туда переехал, но я же актер, не могу работать там. Точнее, это бы заняло много времени. Прежде чем куда-­то попасть, надо с кем-­то подружиться, и пока я не могу так чисто говорить на английском языке, чтобы играть нерусских людей. А здесь придется работу поставить на стоп. Так что надо обзавестись агентом, учить язык и делать все как-­то параллельно.

— Мне почему-­то кажется, что вам скоро станет здесь скучно.

— Нет, я же всегда могу поехать домой, лечь в кроватку и общаться с женой.

— О продолжении семьи думаете?

— Да. Будет у нас однажды ребенок, посмотрим на него.

— Как считаете, какой отец из вас получится?

— Даже не представляю. Меня больше тревожат чужие дети и чужие родители с их методами воспитания, педагоги в школе. Не хочется отдавать им своего детеныша. Надо найти нормальных. А вообще пусть сам разбирается. Ты родился, разберись со своей жизнью — так, наверное, я скажу ему в итоге.