110 лет со дня рождения «правой руки» Королева, академика Бориса Чертока

Борис Черток — из того славного поколения первых ракетчиков, к которому принадлежали Королев, Глушко, Пилюгин, Исаев, Кузнецов, Бармин, Рязанский, Янгель… Он дожил почти до ста лет. И практически до последнего каждый день приходил в свой знаменитый рабочий кабинет в РКК «Энергия»: оставался главным научным консультантом генерального конструктора корпорации.

…Сына мелкого служащего из Польши Бог наградил талантом изобретателя. Да еще каким! Парень, начинавший электромонтером на силикатном заводе, зарегистрировал свои первые изобретения, не имея даже высшего образования. Еще без институтского диплома, его в 1936 году назначили ведущим инженером по электрооборудованию самолетов полярных экспедиций.

Но судьбой Чертока стали ракеты. Вся его научно-инженерная деятельность связана с разработкой и созданием систем автоматического управления и исследования космического пространства. Школа академика Чертока до сих пор определяет важнейшие научные направления в космонавтике. С Главным конструктором Сергеем Павловичем Королевым они были на "ты". На космодроме Байконур делили домик на двоих. "В годы работы над первыми ракетами наши фамилии были под строжайшим секретом", — рассказывал корреспонденту "РГ" академик Черток. Именно поэтому многие годы в официальных документах Борис Евсеевич Черток именовался не иначе как профессором Евсеевым.

Говорить с академиком Чертоком было истинное удовольствие. А уникальной памяти оставалось только поражаться. Он помнил такие детали!.. Да и вся его жизнь была одним большим захватывающим романом: что ни сюжет — прорыв в неизведанное, что ни персонаж — историческая личность. Черток возглавлял разработку систем управления пилотируемых кораблей "Восток", "Восход", спутника связи "Молния-1", "лунников" — в том числе первого, совершившего мягкую посадку на Луну — первых автоматических межпланетных станций, ряда спутников серии "Космос", а также кораблей, осуществляющих автоматическую стыковку в космосе. При его участии были созданы станции "Салют" и многоразовая система "Энергия-Буран"…

И в почтенном возрасте он по-прежнему обладал острым умом, прекрасной памятью, тонким чувством юмора. Занимался альпинизмом, водным туризмом. Был заядлым автомобилистом: предпочитал рулить сам — не любил, как говорил, "ямщиков". А еще говорил, что работа — лучший тренажер духа, тела и мозгов.

Конечно и годы, и болячки брали свое. Как-то позвонила Борису Евсеевичу, чтобы пригласить на совет экспертов к нам в "Российскую газету". "Приехал бы обязательно, но не очень хорошо себя чувствую, — извинился он. — Сейчас готовлюсь к выступлению на Королевских чтениях. А участвовать и там, и там здоровье уже не позволяет".

Помню, одному из Международных авиационно-космических салонов в Жуковском не повезло с погодой. Ветер едва не рвал стенды, глаза захлестывал мелкий дождь. И вдруг вижу: тяжело опираясь на костыль, низко надвинув на лоб берет, шагает академик Черток… Подбежала: "Борис Евсеевич, как же вы без машины и в такую погоду?!". "А что, погода плохая?" — искренне удивился он.

Космонавтика была его жизнью. И ее перспективы волновали Бориса Евсеевича до последнего. Он думал о создании в космосе ядерно-энергетических установок и универсальной тяжелой платформы двойного и даже тройного назначения…

Его женой была Екатерина Семеновна Голубкина, племянница знаменитого скульптора Анны Голубкиной. Они поженились в 36-м году. А впервые увидели друг друга — в фюзеляже тяжелого бомбардировщика ТБ-3.

— Самолет строился на нынешнем заводе имени Хруничева, где я работал электромонтером, — рассказывал Черток. — Должен был сдавать монтаж электрооборудования бомбардировщика отделу технического контроля. В один прекрасный момент принимать мою работу пришла неведомая мне девушка. Она и оказалась тем самым техническим контролером. Работу не приняла. Пришлось переделывать до поздней ночи. И девушка ждала, когда я закончу. А жила она далеко, и я пошел ее провожать. Вот так и познакомились.

Корреспонденту "Российской газеты" академик Борис Черток незадолго до смерти дал одно из своих последних интервью. Вот что он говорил.

О Королеве

— Это случилось в Германии. Осенью 45-го года. Я был начальником Института "Рабе", специально созданного для восстановления немецкой ракетной техники. Формально мы не имели права это делать, но пошли на риск. Благо, были командированы в Германию на "вольную охоту" за секретами фон Брауна.

Как-то раз раздается звонок из Берлина: "К тебе приедет подполковник Королев". Кто такой — я не знал. Его биография после ареста была засекречена. И вот аккуратненькая немка-секретарша докладывает: "Оберст-лейтенант Королев ком хир". Я подошел к окну и увидел у тротуара очень потрепанный и грязный "Опель-Кадет". Помню, подумал: "Невелика птица…"

Я рассказывал ему, что представляет наш институт. А он в упор смотрел на меня карими глазами. Обратил внимание на необычно широкий и высокий лоб, низко посаженную голову. Чем-то Королев сразу покорил. Прощаясь, сказал: "У меня такое чувство, что нам с вами еще предстоит много поработать".

На него, конечно, явно повлияло пребывание в лагере. Потому что иногда, когда надо было кого-то поругать, или, как мы говорили, приложить мордой об стол, он перебирал. Допускал слишком жесткие выражения. Матом ругался? Он умел это делать достаточно сильно. Но очень редко. Когда действительно его выводили из себя. В обычной же обстановке оставался сверхинтеллигентным человеком. Что говорить? Я тоже прошел жесткую рабочую школу, где трудно было обойтись без "хороших" русских слов.

Ну, а парадокс Королева заключался в том, что за сильными выражениями никакого вреда служебного или административного не следовало. Классический случай — обругал, разнес, уничтожил человека. "Иди, готовь на себя приказ об увольнении! Я подпишу". Делать нечего, провинившийся исполняет. Возвращается с приказом: "Вот, Сергей Павлович, увольняйте". Он берет бумагу, разрывает: "Работай и не трать больше времени".

О лунной гонке

— В чем была наша главная ошибка? В отказе от наземной отработки первой ступени ракеты-носителя Н-1. Для этого надо было построить огромный и очень дорогой огневой стенд. Решили не строить. И на пусках проявились те просчеты — конструктивные, технологические, проектные которые, должны были проявиться еще при наземных испытаниях. Кстати, эту ошибку прекрасно учел Валентин Петрович Глушко, когда стал генеральным конструктором и когда создавалась ракета "Энергия". Он поставил условие военно-промышленной комиссии: "Энергия" должна пройти полную огневую отработку на земле. Что тут поднялось! Все министерство было против. Но Глушков стоял насмерть: либо строим стенд, либо я снимаю с себя ответственность за то, что ракета будет создана. И он победил. Стенд был построен и полностью себя оправдал.

О взлетах и трагедиях

— Из соображений безопасности мы решили катапультировать первого космонавта. Хотя, конечно, надо было сразу решаться на приземление в спускаемом аппарате. И вот этот факт какое-то время скрывали из-за страха, что откажут в регистрации международного рекорда. Потом оказалось, что зря боялись.

Что еще приходилось скрывать о полете Гагарина? Детали, связанные с нашими внутренними вопросами безопасности. Когда мы шли на пуск Гагарина, то, конечно, рисковали очень сильно. Надо сказать, что и американцы проявили вслед за нами еще большую смелость: у них надежность пуска человека в космос на "Меркурии" был хуже и ниже.

— То, что случилось с Комаровым, — это наша ошибка, разработчиков систем. Мы пустили его слишком рано. Не доработали "Союз" до нужной надежности. В частности, систему приземления, систему отстрела и вытяжки парашюта. Мы обязаны были сделать, по крайней мере, еще один безотказный настоящий пуск. Может быть, с макетом человека. И получить полную уверенность, как это сделал Королев перед пуском Гагарина: два "Востока" слетали с макетом "Иван Иваныч". Аварии могли быть уже потом, после пуска Гагарина. И даже после пуска Титова мы детально просматривали телеметрию и хватались за голову: ах, как же мы проскочили!.. Гибель Комарова — на совести конструкторов.

— Случайностей в обеспечении безопасности космических полетов быть просто не должно. Надо тратить огромные средства на наземную отработку. Это себя окупает. А истинная причина открытия дыхательного клапана в момент разделения спускаемого аппарата и бытового отсека "Союза-11", приведшая к смерти трех космонавтов — Волкова, Добровольского и Пацаева так и осталась тайной. Кстати, китайцы учли наш опыт. Они сделали четыре беспилотных пуска и получили успешный полет своего первого тайконавта.

— Что потрясает меня, так эта трагическая дата в моей личной жизни — 27 марта. 27 марта 1942-го года погибла от сыпного тифа моя мать. Ее, медсестру, мобилизовали на борьбу с сыпняком в формировавшуюся на Урале Польскую армию. Через год 27 марта погибает Бахчиванджи. И 27 марта погибает Гагарин. Теперь я боюсь этой даты.

О чем мечтал

Самому не хотелось полететь в космос? Хотелось бы. В моем возрасте это был бы вполне оправданный риск.