Не стало выдающегося исследователя русской поэзии профессора Валентины Платоновны Полухиной
Она сумела сделать для российской культуры то, чего не сделает уже никто и никогда. Крупнейший исследователь творчества Бродского, она опросила более ста людей, знавших поэта, друживших с ним. Эти абсолютно корректные, деликатные и глубокие интервью составили трехтомник «Бродский глазами современников». Поверьте мне, для людей, увлеченных стихами и эссеистикой поэта, нет более увлекательного и захватывающего чтения. Оно, как живое знакомство с Бродским, оставляет неизгладимое впечатление. Она до последнего дня продолжала заниматься его биографией и метафорами его текстов. В ее лондонском доме был накоплен уникальный, интереснейший архив — настоящий подарок будущему исследователю творчества и обстоятельств жизни поэта. Недавно этот архив она подарила музею Бродского в Санкт-Петербурге. Я сам видел прибывшие из Лондона ящики в квартире Бродского, в тех самых полутора комнатах на перекрестке Литейного и Пестеля, в том самом доме Мурузи.
Когда ее архив прибыл из Лондона в Санкт-Петербург, я позвонил Валентине Платоновне, чтобы рассказать, что посылка пришла по адресу. И, конечно же, наш разговор неизбежно перешел к Бродскому.
Вы неоднократно говорили, что существует нечто, объединяющее Пушкина и Бродского. Что это?
Валентина Полухина: О влиянии французской поэзии на Пушкина написано так много, что мне нечего добавить. Но Пушкин, да и поэты, идущие за ним, почти ничего не заимствовали из богатой английской поэзии, кроме образа трагического поэта Байрона. Бродский открыл для себя поэта семнадцатого века Джона Донна. Бродского «привлекал в Донне его замечательный, изощренный ум, сложный поток мышления. У самого Иосифа ум был очень изощренный». «Большая элегия Джону Донну» — это стихотворение, в котором происходит, по словам Якова Гордина, «осознание мира как бесконечной по вертикали иерархии» и услышав которое Ахматова назвала Бродского гениальным. Центробежное движение и расширение перспективы — не просто композиционная канва «Большой элегии», этим движением пунктирно обрисованы метафизические горизонты поэзии самого Бродского: образ тела в пространстве, куда забросило его время; душа, облетающая Бога и тоскующая об оставленных на земле. Именно у Донна он научился переводу бесконечного в конечное, или, как выразился Бродский, перефразировав Цветаеву, «переводу правды небесной на язык правды земной», что, по Бродскому, и составляет суть поэзии. Донн научил его новому взгляду на вещи, дерзости и мастерству включать в стихотворение огромное количество научной и всякой иной информации, сложной строфике и лингвистическому остроумию.
В отличие от Пушкина, для которого французский был почти родным языком, Бродский осваивал английский всю свою жизнь. Два языка виделись Бродскому как два разных типа мировосприятия, и он нуждался в них обоих: «…возникни сейчас ситуация, когда мне пришлось бы жить только с одним языком, то ли с английским, то ли с русским, даже с русским, то это меня чрезвычайно, мягко говоря, расстроило бы, если бы не свело с ума. На сегодняшний день мне эти два языка просто необходимы».
Я знаю, что вы дружите и заботитесь о детях Бродского…
Валентина Полухина: Да, я дружу со всеми тремя детьми Бродского, переписываюсь с ними и приглашаю в гости. Младшая дочь Анна Мария Бродская приезжала ко мне несколько раз, когда жила в деревне под Кембриджем. Старшая Анастасия Кузнецова тоже гостила у меня и в день своего рождения дала концерт в резиденции российского посла в Лондоне. Она очень талантливый человек, работает переводчиком с английского, пишет стихи и песни, которые сама исполняет. К сожалению, все трое очень нуждаются, я иногда высылаю им деньги, но это гроши, ведь я уже на пенсии…
…На этот раз по ее просьбе я позвонил ей в лондонский госпиталь. Она сказала, что умирает. Благодарила газету за помощь и внимание к Бродскому. Я понял: это прощание. Пытался сказать ей, что все будет хорошо, но уже и сам не верил в это. Второй такой не будет. И в этом смысле и нам, и Бродскому повезло.
