Дмитрий Богдан: «Я всегда был избалован женским вниманием»

Актер признался в интервью, что нашел свою судьбу еще в студенческие годы

Дмитрий Богдан — актер загадочный, противоречивый, с улыбкой Чеширского кота. Мужчина с внешностью ловеласа, всю жизнь счастливо женатый на сокурснице и воспитывающий двоих детей. доброжелательный, теплый, на экране он зачастую воплощает свое альтер-эго, играя негодяев. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера».

— Дмитрий, вы уроженец Севастополя, соленый воздух, по которому так скучают москвичи, вы вдыхали с детства…

— Абсолютно так, море со мной с самых малых лет. Вообще, я себя помню совсем крохой, как меня купали в тазике. Плавать тоже научился довольно рано благодаря прелестной белокурой девочке, которая лихо прыгала с пирса и потом ловко доплывала до лестницы. Ее пример меня вдохновил, и я тоже прыгнул и как-­то сразу поплыл. Потом с товарищами практиковал разнообразные прыжки в воду. У нас в Севастополе есть такая традиция — если мы идем на море, то либо купаемся в шторм, либо ныряем в воду специальными прыжками «ялта», «колдыба», «таз». Это очень редкая традиция, она передается от одного дворового поколения другому только через практику и дружбу. Если ты не умеешь прыгать «ялтой» — то это полный позор. «Ялта» — это прыжок, по которому раньше судили, кто пришел на пляж: «лох», «турист» или «свой». Свою «ялту» я натренировал идеально. Мои школьные годы пришлись на девяностые, на моих глазах происходил развал Союза со всеми его катаклизмами. Было опасно и весело. В те времена дрались дворами, воровали со стройки, проникали на заброшенные территории, лазали по катакомбам, находили оружие, в конце концов у нас же военный город — чего там только не было. Я прошел все стадии: был и панком, и рэпером, и кислотником, и роллером. Меня даже приняли в сборную роллеркоманду Севастополя, стиль «инлайн агрессив скейтинг» — это когда катаются по ступенькам, скользят по трубам, по граням, прыгают с трамплинов и так далее.

— Получается, вы практически акробат, умеющий держать себя в пространстве… Навыки пригодились?

— Конечно. В гололедицу поскальзываюсь реже остальных. Однажды мужчину подхватил за затылок, буквально в последний момент, иначе он бы разбил себе голову о бордюр. Еще как-­то раз пришлось спрыгивать с лошади прямо в кадре на полном галопе. Снимали на Азовском море. Разогнались вдоль берега моря, подо мной кобыла, а рядом скачет ее жеребенок, а он что-­то мамку свою сильно ревновал и, когда мы на полном ходу, стал меня лягать. Кобыла тоже захотела от меня избавиться и нацелилась на дерево, и вот мы уже несемся на него, и вариант у меня только один — прыгать. Ну и прыгнул, еще метров десять кувыркался. Но все на своих местах — ни царапинки. Так что с балансом у меня все в порядке, но есть и минусы столь активного образа жизни — пять переломов и три сотрясения мозга. (Улыбается.) А вообще ко мне мысль пришла, что, может, это во мне казацкая кровь так горит? (Улыбается.) Мои предки с Верхнего Дона, может, оттуда у меня тяга ко всяким подвигам.

— Нескучная у вас биография. Большинство «подвигов» было совершено ради дам?

— Нет, знаете, я как-­то особо не прикладывал усилий, чтобы произвести впечатление на противоположный пол — все получалось само собой. В принципе, я всегда был избалован женским вниманием. В первом институте, куда поступил учиться на факультет арт-­менеджмента, мне еще так повезло, что я был единственным парнем среди восемнадцати девчонок. Но там провел всего два года, стало тоскливо, и я уже оказался в «Щуке».

— Где познакомились с будущей женой — актрисой Екатериной Кудринской, с которой учились на одном курсе, верно?

— Да. Мы с Катей очень разные, но, как говорится, противоположности притягиваются. Не думаю, что она обратила на меня внимание благодаря внешним данным. Во-­первых, мне кажется, что красота мужчины все-таки в его поступках и в его обращении с женщинами, и никак иначе, а во-­вторых, мы сошлись юмором, что, вообще-­то, важно, особенно в нашей профессии. Я про умение шутить над собой, всегда и везде. Дома мы стараемся о работе не говорить, а порой мне трудно побороть в себе трудоголика, в съемочный период я настолько погружаюсь в героя, что на близких времени не остается и поговорить вообще не о чем. И вот тогда спасет юмор — он очень помогает в отношениях. Наш педагог по фехтованию в «Щуке» любил говорить: «Сделали лица попроще, самые опасные вещи люди делают с серьезным выражением лица». Тема эта деликатная, но я благодарен супруге, что она меня понимает.

— Действительно, редко когда так долго сохраняются юношеские браки. Знаете какой-­то особенный секрет?

— Отношения — это все-таки внутренняя работа каждого из пары. Для этого определенно требуется опыт прохождения острых моментов. И каждая пара — совершенно уникальный симбиоз, ни в коем случае нельзя ничего советовать со своей колокольни. Два человека соединились вместе, и у них есть возможность выработать свои законы взаимодействия, создать свой исключительный мир, а это большой труд. У меня много знакомых развелись, и этот факт меня сильно травмирует. Когда узнаю об очередном разрыве, впечатляюсь, переживаю… Меня затрагивают такие вещи. Не хочу выступать с нравоучениями, но все-таки по-­человечески любой развод — горе.

— Получается, натура у вас не ветреная…

— По большому счету я влюбчивый — в людей. Всегда стараюсь вой­ти в положение другого, и для меня недопустимо кого-­то обсуждать за спиной, например. Дико ненавижу сплетни. Знаете, когда иногда спрашивают: «Хочешь тайну про такого-­то?» Я из тех, кто отвечает: «Нет, не хочу. Это же тайна». Но когда люди так говорят, они, как правило, очень хотят эту тайну рассекретить и все равно рассказывают. Даже если осуждают того, кто поступил гадко, мне все равно это не нравится, и я готов встать на его сторону, разобраться, отчего так произошло. То есть я желаю всем добра и в целом доверяю миру.

— Дом у вас открытый, гостеприимный?

— Нет, я консерватор, лишь иногда приглашаю в гости близких друзей. А может, обыкновенно ленюсь устраивать грандиозные приемы. Притом что умею организовать классную, яркую вечеринку. Плюс я полезный в хозяйстве — рукастый. Способен починить все что угодно. Даже бачок унитаза. Если вижу, что не справлюсь, обязательно возьму консультацию у специалиста и сделаю. И готовлю я неплохо. Моя бабушка, Нина Петровна, между прочим, была кулинаром высочайшего уровня — в советское время она работала инструктором в бригаде поваров, которые обслуживали чиновников из Кремля в Крыму. Бабушка моя жива, в здравии, так что уникальные рецепты того элитного советского стандарта я могу получить из первых рук.

— Дети у вас погодки — Мария и Иван, судя по всему, первоклашка и второклашка… Полагаете, наследники продолжат актерскую династию?

— Вообще, я против династий. Но они у нас гуманитарии, Ваня уже даже пробовал выходить со мной на одну сцену, но не особенно этим загорелся. Зато у него уже второй разряд по прыжкам в воду. Маша тоже плавает, участвует в соревнованиях. Летом мы проводим время на даче в Севастополе, и дети, конечно, буквально не выходят там из моря.

— Очевидно, у вас было не так уж много альтернатив актерской профессии — как-­никак уже в восемь лет родители отвели вас в Театр юного зрителя, где вы пели, танцевали и привыкли к сцене, к публике, верно?

— Безусловно, тяга к культуре существовала изначально. Родители у меня хоть и инженеры по специальности, но люди творческие, неравнодушные к эзотерике, к философии. У нас в квартире всегда собирались компании художников, музыкантов, философов. Нередко подростком я приходил домой и обнаруживал во всех комнатах на полу спящих людей со своими походными рюкзаками. Это ведь была такая романтическая эпоха, и атмосфера соответствующая, которой я питался. Естественно, слушал разговоры старших, читал одновременно Михаила Булгакова и Георгия Гурджиева, «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше — первая книга, от которой я фанател. Сергей, мой отчим, с детства мне привил страсть к музыке. Он открыл первую звукозаписывающую студию в Крыму и до сих пор организует замечательные музыкальные проекты в Севастополе. И вот благодаря ему я сам научился играть на гитаре, на барабанах, на этнических инструментах. Я же и песни к фильмам иногда сочиняю по настроению. С восьми лет я занимался в детской оперной студии при Севастопольском ТЮЗе, знакомился с нотной грамотой, и в одиннадцать лет уже давал сольный концерт с шестнадцатью классическими произведениями. До ломки голоса я был севастопольским Робертино Лоретти. Но помимо этого в моей тогдашней жизни уже закладывались такие бомбы замедленного действия, которые позже приведут к занятиям боксом, футболом, и хоккеем, и рисованием, и шахматами, и дайвингом.

— Вы до сих пор настолько разносторонний?

— Всегда стараюсь самостоятельно осваивать то, что мне интересно. Вот сейчас меня захватила практическая стрельба. Я и сына к ней приучаю. Мы вместе выходим в лес и стреляем по мишеням. Надеюсь в этом спорте добиться каких-­то внятных результатов. У меня так во всем. Допустим, если взять дайвинг, то я погружаюсь на глубину восемнадцать метров с трубкой и маской, без всякого акваланга. Научился этому тоже без инструктора. Все наши дворовые парни ныряют за рапанами — такими ракушками, хищными моллюсками, ну и я с ними.

— В Севастополе все пацаны такие отчаянные?

— Лучшие. (Улыбается.)

— Читала, что мальчишкой вы отличались также и ловкостью рук — воровали кошельки на спор у приятелей…

— Точно. Родители увидели, как я умею виртуозно манипулировать вниманием собеседника, присваивая себе то, что мне не принадлежит, и это их сильно напугало. Поэтому мою энергию они решили направить в правильное русло, отдав в театр.

— Вы прямо хитрец, Остап Бендер эдакий…

— Я не аферист в отличие от него. Только авантюрист. Все кошельки возвращал. Меня привлекал азарт, возможность проникновения в якобы недоступное. Однажды мы с другом, пьяные, пробрались на какую-­то охраняемую стройплощадку, залезли на высотный кран, помахали победно оттуда майками своим ребятам, оставшимся у забора. Удивительно, что не свалились, нас никто не поймал. Со своими талантами я, возможно, пригодился бы в разведке. (Улыбается.)

— Теперь вы вполне убедительны в своих ролях и, кстати, особенно органичны в форме.

— Честно говоря, актерство не было моей целью. Кто-­то мечтает об этой профессии как о чем-­то неведомом, а я себя считал уже давно состоявшимся артистом, так как играл с самых малых лет. Понятно, что многие меня агитировали ехать поступать в Москву, убеждали, что я легко пройду все туры. Я решился, но прибыл не вовремя, не подготовившись, стал вольнослушателем, и уже позже — полноценным студентом. Главное, я был счастлив, что моим мастером оказался уникальный режиссер Юрий Николаевич Погребничко, под руководством которого я по сей день играю в театре «Около дома Станиславского». Но тогда, в юности, даже получив диплом, думал поехать обратно в Севастополь, не знал, что мне делать в столице. Знаете, Москва изначально мне представлялась опасным городом, и даже сейчас, прожив тут почти двадцать лет, я хожу осторожно, чуть ли не оглядываясь. Пьяным не гуляю, хотя и нечасто таковым бываю. Конечно, со временем я привык к мегаполису, нашел тут себя, и во многом это заслуга моего Учителя.

— Чем театр Погребничко отличается от других?

— Он такой камерный… Это тоже его особенность. В зале при новой сцене сто мест. Все рядом — не сфальшивишь. Требуется максимальная концентрация. А Юрий Николаевич — один из лучших режиссеров Советского Союза. Его творческое восприятие, видение совершенно неповторимы. Он уже давно превратился в легенду, являясь при этом активным, действующим мастером. Еще в конце прошлого столетия на его постановки ходили все нынешние звезды театрального искусства, о чьих громких спектаклях в настоящий момент говорит пресса. Но они уловили лишь внешнее, чего оказалось достаточно, чтобы достичь определенного успеха, но «Около» создавался как место гораздо большее, чем просто театр. Основоположниками основной концепции тетра были еще два человека, которые сейчас уже ушли из жизни, это философ и режиссер Евгений Шифферс и художник и сценограф Юрий Кононенко. Втроем они создали уникальную театральную систему, которая и сделала тот самый «бум» на театр «Около» в девяностые годы. В режиссуре Погребничко нет эпатажа, вызова, она тонкая, проникновенная, чарующая в определенном смысле.

— Знаю людей, которые ходят туда именно на вас. И в кино вы умеете быть бесподобным негодяем. Часто слышали, что у вас отрицательное обаяние?

— Неоднократно мне это говорили. Но в каждом из нас есть доля светлого и темного. Лично мне тяжело себя уговорить на плохие поступки. Мне страшно, и я склонен к глубокой рефлексии. Естественно, бывает, кровь закипает, и я способен сотворить нечто нехорошее, но физически не нарушаю ничью целостность — морду никому не бью. Кстати, отрицательного обаяния я долго стеснялся, но потом вдруг понял, что мне самому интересно смотреть на «плохих парней», а не на хороших. К тому же среди «плохих парней» мои любимые актеры. Так я понял, что отрицательное обаяние — это не плохо, а, наоборот, круто.

— Я вас запомнила по фильму «Шапито-­шоу». Потом уже были сериалы «Доктор Преображенский», «Физрук», «Год культуры», «Садовое кольцо». В каком проекте заняты сейчас?

— В сериале «Диверсант». Еще недавно снимался в Крыму в сериале «Ангел мести», там у меня одна из главных ролей, я напарник Дениса Никифорова, кстати, просто фантастический актер, профессионал и человек. Это чудесная история в духе графа Монте-­Кристо, но в наше время. Оба проекта для Первого канала. Знаете, я полюбил кинематограф, хотя в юности пошел сниматься, чтобы отдать долги за учебу. Я жил бедно, порой и на восемь руб­лей в день. Уже тогда начал задаваться вопросом, что для меня значат деньги. Определенно, материальный достаток — важнейший показатель, критерий оценки твоего труда. Когда ты двигаешься в своем потоке, то вряд ли будешь голодать — обязательно окажешься востребованным, это закон природы. Тратить деньги нужно от сердца. Потому что нужно иногда почувствовать, что ты зарабатываешь деньги. Допустим, мне жалко их отдавать на путешествия, когда я и так езжу везде благодаря гастролям и экспедициям, а также на отдых у другого моря, когда я всегда могу отправиться на Черноморское побережье к своим родным. Но мне не жалко приобрести какую-нибудь вещь от какого-нибудь модного или парфюмерного дома. Планирование — это тяжелый подвиг для меня. Но это необходимо всем, а в будущем наверняка еще освою алхимию инвестирования. Очень мне это любопытно.

— Я была поражена, когда узнала, что в студенчестве, находясь в депрессии, вы поехали со знакомой в Троице-­Сергиеву лавру, где в подвале храма, возле святых мощей, задремали от усталости. Вас разбудил монах, и после этого события ваша жизнь словно в гору пошла…

— Просто у меня появился интерес к честному изучению себя. Я перестал изъедать себя сомнениями, многое начал открывать в своем деле и последующие жизненные трудности уже преодолевал спокойно. Так что та поездка многое перевернула.

— Знаю, что сегодня вы примериваетесь сесть и в режиссерское кресло…

— Скажем, скрытое движение в эту сторону я наблюдаю. Но я понимаю, что нужны необходимые навыки, например, знание кинодраматургии. На данный момент я состою в небольшом объединении, команде друзей и партнеров, мы пишем сценарии и занимаемся их продвижением. Работаем над реализацией своих проектов либо на одной из платформ, либо на федеральном канале. Это очень тяжелый труд, редко кто умеет просто сформулировать простую историю, но я работаю над этим. Навыки и удача — и все получится. Неслучайно мы себя назвали «ОКГ» — организованная культурная группировка. Как видите, родной Севастополь меня и здесь не оставляет. (Улыбается.)