Дети после протонной терапии онкозаболеваний живут целую жизнь
Недавно смертность от сердечно-сосудистых заболеваний была на первом месте. Теперь в лидеры рвутся онкологические болезни. И все острее встает проблема не только лечения, но и сохранения качества жизни онкопациента. Тем более что все чаще болеют дети. И тут требуется особый подход к лечению. Тут недостаточно просто в данный момент победить болезнь. Надо, чтобы через десятилетия беда не настигла вновь. Во врачевании гарантии неуместны? Согласна. Но все-таки, все-таки… Наша беседа сегодня с председателем правления Медицинского института имени Сергея Березина (МИБС) Аркадием Столпнером именно об этом. А если совсем конкретно — о протонной терапии.
Лучевая диагностика. Лучевое лечение. Во всем мире один из самых действенных методов спасения онкологических пациентов — облучение. Оно разное. От каких опухолей и почему спасают именно протоны?
Аркадий Столпнер: Протонная терапия началась в 1946 году в Швеции с работ Вильсона. В нашей стране было несколько научно-исследовательских центров, где она применялась: это институты в Дубне, в Гатчине. В 80-е годы в Советском Союзе было примерно 30 процентов всего мирового опыта протонной терапии. Мы лидировали вместе с американцами и французами. Но в 90-е… Они ушли вперед, мы отстали. Сейчас наверстываем.
Протонная терапия не для всех онкологических заболеваний?
Аркадий Столпнер: Она для лечения так называемых солидных опухолей. При гематологических заболеваниях применяется крайне редко. Солидные опухоли — это, например, опухоли головного мозга, почек, печени, простаты, молочной железы, поджелудочной железы, саркомы и другие.
Почему протоны, а не фотоны?
Аркадий Столпнер: Лучевая терапия делится на фотонную и протонную. Фотонная — это то, к чему мы привыкли: электроны и так называемое тормозное рентгеновское излучение. А протоны — это ядра водорода, огромные по сравнению с фотонами частицы, которыми тоже можно лечить. Фотоны, проходя через тело, теряют энергию при входе, потом они теряют энергию в опухоли, потом теряют энергию при выходе. А протоны мы можем направить таким образом, что они потеряют всю энергию в опухоли, не затрагивая окружающие ткани и критические органы.
Есть еще преимущества протонов?
Аркадий Столпнер: Конечно. При лечении протонами меньше страдают когнитивные способности, что очень важно для детей. Но с моей точки зрения, самое важное преимущество протонов в другом. Ионизирующая радиация сама является канцерогенным фактором, то есть может вызывать развитие опухолей. Мы же знаем, что после Чернобыля была вспышка онкозаболеваний.
Главная причина смертности у детей, выживших после лечения, вторичные (радиоиндуцированные) опухоли, которые настигают их уже в зрелом возрасте. Так, при медуллобластомах выживаемость превышает 80%. Но если лечить на фотонах, то через 10-15 лет в этом месте у 20-30% выживших образуется новая опухоль. А на протонах таких вторичных опухолей — 3%. Сравните: 20-30% и 3%. Понимаете разницу? Поэтому одно из основных показаний для протонной терапии — ожидаемая продолжительность жизни после лечения. Дети после такого лечения живут часто целую жизнь.
А качество жизни?
Аркадий Столпнер: Абсолютно нормальное! Количество осложнений от лечения на протонах в разы меньше, чем при обычном облучении. Соответственно, и качество жизни выше.
Даже в наше интернетовское, цифровое время людская молва не утрачивает приоритет. Не скрою, о вашем центре впервые узнала от одной мамы из Сибири: она обратилась с просьбой устроить ее семилетнего сына, у которого саркома, на лечение, как она сказала, в Ленинградский протонный институт. Поняла, что к вам стремятся в первую очередь дети.
Аркадий Столпнер: Это правда. Более того: мы хотим, чтобы к нам в первую очередь попадали именно дети, потому что применение протонного метода в нашей стране да и вообще в мире пока ограниченно. Да и наши физические возможности — это всего 850-900 пациентов в год. Поэтому мы стараемся, чтобы основные наши подопечные были детского возраста.
О вашем институте знают онкологи. Узнают родители, чьи дети попали в онкологическую беду, и стремятся на лечение именно к вам, а не в другие центры лучевой терапии…
Аркадий Столпнер: Детей на протонах пока можно лечить в России только в двух местах: это Димитровград и мы. Мы открылись первыми, в октябре 2017 года. До этого наши врачи прошли большой путь в онкологии. Наша онкологическая клиника работает с 2008 года. Мы принимаем пациентов со всей страны. В прошлом году высокотехнологичное лечение у нас получили 4,5 тысячи человек, протонным облучением лечились 890 больных, среди них — 351 ребенок. Стараемся увеличить количество детей, проходящих лечение, до 450 в год. В этом нам помогает Центр имени Димы Рогачева, его президент академик Александр Григорьевич Румянцев.
Ваш центр протонной лучевой терапии носит имя Сергея Березина…
Аркадий Столпнер: Сергей Березин — мой друг, партнер, отличный рентгенолог. Он один из первых в России работал на магнитно-резонансном томографе. К сожалению, он погиб в 2005 году.
Все так просто? Был хороший друг, и руководитель центра назвал его именем новое лечебное учреждение. Очевидно, должна пояснить: беседую с человеком, который возглавляет центр негосударственный. Но когда речь о медицине, о лечении болезней, деление на частную и государственную… Она прежде всего должна быть доступной для пациента. И меня интересуют чисто житейские проблемы. Вот заболел ребенок в Нижегородской области. Что дальше?
Аркадий Столпнер: У нас прекрасные отношения с детскими онкологами Нижегородской области. Мы с ними сотрудничаем, как и с врачами из многих других регионов. Они знают, что если у ребенка онкологическое заболевание, то облучать его лучше направлять на протоны. Тем более что мы не только облучаем. Мы проводим и хирургическое, и химиолучевое лечение. То есть оказываем полный комплекс онкологической помощи. Попасть на лечение к нам просто. Если выявлено онкозаболевание, поставлен диагноз, нужно написать нам на электронную почту и прислать медицинские документы ребенка. Мы проведем консультацию, сначала дистанционно, потом очно. Поможем оформить квоту, после чего пациент приедет на лечение. Ребенка госпитализируем вместе с родителями в палаты на двух человек. Конечно, с удобствами. Сейчас строим новый центр, и там условия будут как в лучших мировых центрах.
Мы строим. Кто это "мы"? У вас в клинике лучшие протонные ускорители. Откуда?
Аркадий Столпнер: Купили. К сожалению, за границей. Кто дал деньги? Это деньги мои и моих партнеров. Мы их заработали. На чем? Все, что мы зарабатываем, мы вкладывали и вкладываем в развитие наших центров. И это нормально. Мы почему-то редко вспоминаем о том, что лучшие, старейшие российские больницы строило не только государство. Строили меценаты, промышленники, предприниматели. Вспоминаем об этом разве что в юбилейные даты таких центров: Институт имени Склифосовского, больницы имени Боткина, Первая Градская, детская Филатовская и множество других по всей стране. Причем построены так, что в их старых стенах уместны самые современные технологии.
Так во всем мире. Кто Sloan Kettering Cancer Center в Нью-Йорке построил? Это крупнейшее онкологическое учреждение в Америке. В свое время Рокфеллер дал 3 миллиона долларов на развитие госпиталя. Братья Мэйо начали создавать клинику Мэйо 150 лет назад — между прочим, некоммерческое предприятие.
Но вам лично зачем понадобилось давать деньги на это?
Аркадий Столпнер: Затем же, наверное, зачем и братья Мэйо превратили свою клинику в некоммерческую организацию.
Кем и где вы работали, чтобы у вас появились такие деньги?
Аркадий Столпнер: Я был предпринимателем. И за 15 лет заработал, как говорят, свой первый миллион долларов, который вложил в наш первый диагностический центр. Почему решил инвестировать в медицину? Я всегда хотел вернуться к врачеванию, потому что я врач и по образованию, и по духу.
Из семьи потомственных врачей?
Аркадий Столпнер: Нет. Я единственный доктор в семье. Так получилось, что у меня был большой перерыв между моим медицинским прошлым и моим медицинским настоящим. И поскольку я считаю, что был хорошим врачом, то я как бы разменял клинический талант на предпринимательство, поэтому чувствую себя в долгу перед своими учителями. У меня был большой перерыв в моих занятиях медициной, но мне кажется, я врач не только по образованию, но и в душе. Поэтому когда в 2002 году ко мне пришел мой однокашник, онкоуролог Михаил Школьник, и привел ко мне Сергея Березина, сказав: "Вот хороший проект, ты же хотел вернуться в медицину… Возвращайся!" — я раздумывал не долго.
Осложнений от лечения на протонах в разы меньше, чем при обычном облучении. Соответственно, и качество жизни выше
Почему именно онкология? Была какая-то онкоистория в семье?
Аркадий Столпнер: Нет, онкология появилась эволюционно. Мы начали с открытия первого негосударственного МРТ в стране, стали обследовать людей. И поскольку находили большое количество заболеваний, появилась необходимость их лечить. А онкологию выбрали потому, что это серьезный вызов.
Жена не сказала: зачем давать деньги куда-то? Лучше купить очередную шубу.
Аркадий Столпнер: Нет! Она тоже врач — и сегодня мой партнер и главный врач МИБС. Да, семейственность! У нас два сына: один на пятом, второй на третьем курсе медицинского института.
А когда решили строить протонный центр, не боялись, что проект прогорит? Останетесь нищим?
Аркадий Столпнер: Если боишься инвестировать, не можешь быть предпринимателем. А мы понимали, что без протонного центра не сможем сделать полноценный онкологический центр.
Зачем он лично вам нужен?
Аркадий Столпнер: Я считал, что в стране, входящей в число родоначальников протонной терапии, должен быть современный протонный центр.
Откуда специалисты?
Аркадий Столпнер: Сами готовим. Раньше начинали подбирать кандидатов после ординатуры. Теперь приходим на пятый курс института и начинаем приглядываться к студентам уже там.
К вам идут? Хорошо платите?
Аркадий Столпнер: Не мне судить. Но стараемся быть в рынке. Однако деньги — не основное для профессионалов. Главное — возможность самореализации, работа на современной технике, занятие наукой. И мы такие возможности даем. Молодые к нам идут охотно.
Вопрос ребром
Вы говорите, что все строите на свои деньги. Свои, полученные из карманов пациентов? Часто сетуют на то, что в государственной клинике не приняли, не помогли, что придется идти в частную, а там надо платить. Ваш комментарий.
Аркадий Столпнер: Во-первых, и в государственных клиниках есть платные услуги. Во-вторых, когда мы начинали работать, у нас в выручке было 90% денег, которые платили пациенты. И всего 10% — деньги государства (ОМС). В 2021 году у нас больше 80% — деньги государства. Государство нам платит за лечение больных.
Значит, государству это выгодно?
Аркадий Столпнер: Считаю, что да. Не надо тратить огромные деньги на инфраструктуру, а лишь платить за пролеченных пациентов.
Наше ОМС дает право на лечение у вас?
Аркадий Столпнер: Существует госпрограмма оказания высокотехнологичной медицинской помощи. Так называемая ОМС ВМП. И мы входим в перечень организаций, которые могут оказывать эту помощь. У нас каждый год 600 федеральных квот на протонную терапию. И мы лечим в их рамках детей и взрослых со всей страны.
Нередко руководители государственных медицинских учреждений жалуются, что у них дефицит квот на лечение. Почему в государственном учреждении надо получать квоту на проведение какого-то лечения?
Аркадий Столпнер: Объясню. Для того чтобы лечить людей, нужны деньги. Предположим, клиника может пролечить 1000 человек в год. А ей дали 900 квот. И когда они пролечили 900 человек, то 901-го уже не взять, потому что деньги на лечение кончились. Есть программа госгарантий с определенным бюджетом. То есть вы не можете пролечить любое количество пациентов, вы можете пролечить ровно столько, на сколько выделено средств.
Кто оплачивает лечение вашим пациентам?
Аркадий Столпнер: В основном Федеральный фонд обязательного медицинского страхования, то есть Министерство здравоохранения РФ. Лечение 100 человек в год оплачивает бюджет Санкт-Петербурга, 100 человек — бюджет Москвы, плюс иностранцы, которые платят за себя сами. Когда заканчиваются квоты, очень помогают благотворительные фонды.
К вам приезжают лечиться иностранцы? Из каких стран?
Аркадий Столпнер: Из разных, включая Канаду, США, Германию. У нас договор с крупнейшей больничной кассой Израиля. И до пандемии они присылали много пациентов.
Вам 63 года. Мягко говоря, не возраст мечты. Но все-таки — вы о чем-то мечтаете?
Аркадий Столпнер: Что значит "не возраст мечты"? Я в отличной форме. И мечтаю о том, чтобы наш центр был всемирно известен в своей области. Мечтаю войти в плеяду лучших в мире онкологических центров. Я и профессиональный спортсмен, люблю выигрывать. Но в жизни все-таки не как в большом спорте: если в 30 не успел, значит, на выход. Здесь все возможно.
